Ройтблат Ольга: «У меня нет синдрома отличницы»

Ваш отец был водителем и это обычное дело. Но мама водитель — по меньшей мере, нетипично.

Верно, нетипично. Мама моя, Вера Александровна, была в Тюмени первой женщиной-шофером. Когда Вера работала регулировщиком на перекрестке улиц Первомайская и Республики, как-то раз остановила за какое-то нарушение грузовик, отчитала водителя. А он пригласил ее вечером на танцы. Так мама познакомилась с нашим папой, Владимиром Антоновичем Николаенко.

Видимо, папа и вдохновил ее на то, чтобы она тоже выучилась вождению. Потом мама ездила на легковом автомобиле, работала в горкоме, Обкоме партии, водила и «неотложку». Папа же остался верен грузовым машинам, 54 года — до 75 лет! — он проработал водителем в Областной клинической больнице.

У папы с мамой была страшная любовь. Они никогда не говорили о ней, но мы, трое детей, всегда это чувствовали. Не было ни одного дня, чтобы папа ушел на работу не поцеловав маму. Когда ее не стало, то он сожалел, что мало говорил ей слов любви, ему казалось, что она в них нуждалась...

А вы умеете водить автомобиль?

И очень люблю это дело. Но сейчас не получается в силу разных обстоятельств.

Вашим родителям выпало военное детство.

Более того, отец в 14 лет попал на фронт. Его папа, мой дедушка, Антон Прокопьевич, был заместителем командира дивизии. Война застала их, когда они жили в Одессе. В 1941 году отец закончил семилетку и поступил в военно-морскую спецшколу. Но вместо учебы попал на фронт.

Скажу честно, мы мало знали об их прошлом. Почему-то не принято было спрашивать. Нравы в семье были строгие, особо не позадаешь вопросов. Знали, что и киномехаником работал папа, и партизанил, но большую часть дорог войны прошел в составе стрелковой дивизии. Однополчане звали его «Пионер» — самый молоденький был. Дошел до Европы, день Победы встретил в Праге, потом в его судьбе была Манчжурия, пустыня Гоби и Хинганские горы.

В Венгрии, когда наши солдаты брали Пешт — нижнюю часть города Будапешта, заняли дворец правительства. Володя Николаенко с другими бойцами тоже вбежал во дворец и... услышал музыку. И так ему это чуднО показалось — еще там и сям стреляют, а здесь, в полуразрушенном здании, их лейтенант играет на красном рояле полонез Огинского. Это произвело на него такое большое впечатление, что он решил — если останется жив, то выучится тоже так играть.

Кстати, сказать, что это именно полонез Огинского отец узнал много позже.

Выучился?

Уже будучи отцом троих детей, он поступил в Тюмени в первую музыкальную школу. Занимался по вечерам после работы. Нередко играет на баяне, а сам спит от усталости. Но выучился. И нас всех отправил в ту же музыкальную школу. Старшая сестра Таня таскала меня на уроки музыки, когда мне было всего три года. Мы обе закончили отделение фортепиано, а брат Саша — аккордеон. Сестра была очень одарена музыкально. Ее педагог — сам Петр Петрович Золц — пророчил ей большое будущее. Но Таня не пошла в консерваторию, выбрала журналистику, чем немало расстроила Петра Петровича.

Вы тоже были серьезно увлечены музыкой?

Музыкальную школу окончила. Выиграла конкурс пианистов в нашей школе и за это получила право выступить на открытии филармонии в качестве концертмейстера с ансамблем скрипачей. Постоянно аккомпанировала хору нашего педагога Луизы Цибульской, полюбила выстраивать четырехголосье из ровесников, организовывать вокальные группы. Над нашей школой шефствовали Первый авиаотряд аэропорта Плеханово и завод № 26 — мне, школьнице, довелось руководить мужским хором на заводе и вокальным ансамблем «Аргонавты» у «плехановцев». У нас дома дисциплина была жесткая, запрещалось краситься, ходить на танцы, домой следовало приходить не позже 20 часов. Поэтому после репетиций меня непременно провожали до порога то замполит авиаотряда, то ответственный рабочий. С «Аргонавтами» я даже побывала с «гастролями» на Севере. У нас были настоящие агитперелеты. Вспоминаю, как же я дрессировала этих «мальчишек» — техников, летчиков, инженеров!

Логично предположить, что вашим избранником должен был стать летчик.

Да! Но все получилось иначе. К юбилейной дате авиаотряда меня, уже студентку университета, как руководителя «Аргонавтов» (с 9 класса школы!) наградили впервые в жизни путевкой в молодежный лагерь в Баку. Там я познакомилась с Борисом. Вернулась счастливая! Родители были в шоке — как? Замуж за разведенного! Борис жил тогда в Куйбышеве, учился на вечернем на экономиста. У меня сохранился целый чемодан наших писем...

Кто заразил вас английским языком?

Классная руководительница — Лариса Александровна Мухачева, потомок двух известных в Тюмени родов — Буркова и Гилева. Мы с удовольствием приходили в ее необычную комнатку на Сакко — с салфеточками, старинной мебелью, — что-то репетировать. У нее стояло чудесное пианино. Это был первый такой инструмент в Тюмени — его заказали специально для бабушки Ларисы Александровны. Сейчас пианино находится в гостиной Дома-музея Машарова. Лариса Александровна подарила. Сама она живет в Новом Уренгое. По-прежнему активна, занимается ветеранами.

Вам ведь было хорошо работать учителем в родной школе № 34. Почему согласились на директорство?

У меня никогда не было стремления строить карьеру. Мне безумно нравилось работать учителем и классным руководителем. Интересно было и на должности завуча по внеклассной работе. А вот директором стать пришлось со слезами на глазах — «иначе клади партбилет на стол». Муж был категорически против, просто стеной встал, «и так дома не видим, вся в работе, теперь уж и вовсе!» Но его сразил мой папа — взял трубку телефона и просто сказал ему: «Борис, ты думаешь на фронте было легко?» Что тут возразишь. И я стала в 27 лет директором своей же школы. Второму ребенку тогда было восемь месяцев.

В чем-то муж, возможно, был и прав, переживая по поводу загрузки. Дети не страдали от нехватки внимания?

Учительские дети — особая песня. Очень трудно их не упустить. Переоценка у наших детей произошла, когда они сами стали родителями. Сын лет в 20 признался, что в детстве всегда мечтал, чтобы мама была почаще дома. Но с папой им повезло больше — ему они всегда могли все рассказать и поделиться, когда мама была всецело занята работой.

Синдром отличницы — все делать на «5»?

Не думаю... Видать, воспитание в семье приучило не бояться трудностей и стараться хорошо сделать любое дело, которое поручили. Для примера: отец был ответственным в больнице за коллективную посадку картошки и когда мы ее садили, всегда брал себе самый неудобный участок. Трактор пройдет — осоку вспашет, люди спокойно посадят и уедут. А мы возимся дотемна. Всю сорную траву выберем, в каждую ямку золу насыплем, картошку непременно прозелененную посадим бережно. Потом так же тщательно прополем. В результате у нас она, конечно, вырастала самая крупная и красивая. Народ недоверчиво поглядывает — поди выбрал себе землицу получше...

Для учительства бывает «плохое» или «хорошее» время?

На мой взгляд, нет. Ни в коммунистические времена, ни в сложные 90-е годы я не получала отказа для нововведений. Все наши начинания всегда поддерживала заведующая Калининским районо Надежда Васильевна Фоминцева. Мы первыми в городе открыли в нашей школе профильные классы — по юриспруденции и экономике (бесплатно!), ввели предмет информатику, в штате появились психологи, иностранным языкам стали обучать со второго класса всех детей. Преподавателей для профильных классов, приглашенных из Школы милиции и Тюменского государственного университета (позже подключили к работе и преподавателей Нефтегазового университета), оплачивали из собственного премиального фонда. Представьте: у нас вели занятия 36 кандидатов наук, большинство из которых были мужчины, всего же наш коллектив пополнился семьюдесятью мужчинами. Это же для школы какое благо! Шел потрясающий процесс — дети не ограничивались решением задачи, которую им дал на выходные, скажем, кандидат физико-математических наук (теперь он доктор наук) Бронислав Петрович Рудаков, а с азартом решали несколько дополнительных. С другой стороны — когда мы набирали после выпускных в 9-м классе десятые и одиннадцатые классы, мы восполняли пробелы в базисе, в первую очередь, в русском языке.

Денег было в обрез. Ковров мы не стелили, дорогих мебелей руководству не ставили. А вот периодику всю выписывали и книги покупали всегда — библиотека в нашей обычной школе на окраине города была самая богатая.

Но и это было не самое главное. Когда мы стали работать с таким количеством мужчин-коллег, мы мало того, что подтянулись (все-таки женский коллектив до этого был почти полностью), стали устраивать «консилиумы» после занятий — обсуждать подход к тому или иному ребенку, если у него по какому-то предмету сбой. Мы слышали друг друга в коллективе и честно говорили все, как есть. Всегда надо знать правду, что происходит с педагогами, что происходит с детьми.

Вам не завидовали?

Не исключено. Наше многотемье было для многих непонятным. Было непривычно, что иностранный язык для всех детей, начиная с начальной школы, а не только для избранных. Известный академик Российской академии образования Владимир Ильич Загвязинский, спустя годы, сказал мне: «Я же не понял тогда, что ваша 34-я школа была школой опережающего развития».

С главными учителями понятно, вы их называете. А бывают главные ученики?

Конечно. Иногда испытываю радость, что таких много. В первую очередь, это дети, в чьей судьбе мы сыграли важную роль. У нас, например, учился паренек, который осиротел в школе и руководитель поселения, скажем так, сделал все, чтобы лишить его жилья. Несмотря ни на какие наши усилия, мы не смогли отстоять его квартиру. К счастью, удалось через некоторое время добиться для него другого жилья. Есть и те, чьи успехи, как у Юры Шахмина, вызывают во мне законную гордость. Знаете, как приятно, что когда наши удивительные и талантливые ученики приезжают в Тюмень, первым делом они хотят встретиться со своим учителем. Такое внимание бесценно...

Потом вы стали директором областного департамента.

Фигурально выражаясь, закончила на этом посту две академии — получила богатый опыт, связанный с финансово-экономическим развитием региона, посетила лично каждую школу, каждый детский садик и детский дом в области. В результате, за два года мы сформировали предложения по реструктуризации сети сельских школ и определили базовые школы. Мы оснастили школы компьютерами, мультимедийной техникой, обеспечили спутниковой связью и интернетом. Не случайно в 2007 году по итогам федерального конкурса региональных программ модернизации образования Тюменская область признана базовой площадкой для распространения опыта.

И все-таки через некоторое время вы вернулись к «полевой» работе в образовании — стали ректором Тюменского областного государственного института развития регионального образования. Не сомневались в том, что это ваше?

Когда в ноябре я пришла в ТОГИРРО, то месяц думала, что и как. В декабре меня посетила идея матричной структуры управления в образовании — она сочетает традиционную структуру с проектной. Я настолько увлеклась этой темой, что наработанные материалы сложились в диссертацию. У нас есть возможность приглашать в Тюмень новаторов в образовании, вживую узнавать об их опыте, тем самым повышая уровень наших учителей, вдохновляя на собственные инновационные методы в обучении детей. Я не говорю о том, что все это серьезно повышает престиж профессии, который немало пострадал за предыдущие годы.

Вы по-прежнему живете на высокой скорости — много работаете и занимаетесь общественными делами. Как расслабляетесь?

Люблю садить цветы, разные культуры. В своем доме на «Маяке» папа устраивал на крышах сараев теплички, а я, чтобы поддержать его начинание, садила там помидоры, огурцы, кабачки. Такой у нас был маленький садик.

В нашем офисе на улице Советской, в который все сотрудники вложили немало сил и любви, мы устроили цветочный вход — очень органично сочетающийся с эстетикой старинного здания. Получилось уютно и красиво, хотя поначалу многие сомневались, что наши посадки уцелеют.

На Холодильной-Малыгина мы тоже украсили вход разными растениями. До заморозков мне хотелось высадить тюльпаны. Вышли с секретарем, возимся. Сотрудники идут с обеда — одна присоединилась, вторая, третья... Вернулись на рабочие места веселые, да румяные. Так хорошо!

Офисы, чаще всего, лишены сантиментов — стандартная мебель, сухие интерьеры. У вас не так.

Здание на Холодильной было спроектировано под эколого-биологический центр. В проектных документах 2001 года так и было написано — «...для крыс, игуан и обезьян». В помещениях стояли большие ванны, в цоколе хлюпала вода. Теперь все иначе. Недавно в холле кто-то из наших сотрудников поставил на столике огромную тыкву, украсил ее короной.

Очень люблю и здание на Советской. В 1945 году там организовали Институт усовершенствования учителей. Представляете? Еще война идет, а руководство области думает о будущем — об учителях и детях.

Текст: Людмила Караваева. Фото из архива О.В.Ройтблат.