Гардубей Михаил: «У меня двойное художественное гражданство»

Вы родились в Закарпатье. Расскажите о своей земле...

Это Подкарпатская Русь, народ — русины, православные. Территория входила в разное время в состав Моравии, Трансильвании, Австро-Венгрии, Чехословакии...

Моя семья всегда была тесно связана с жизнью села и церкви. Дед был сельским головой. В молодости он уезжал в Америку, жил несколько лет в штате Тенесси. Оттуда привез жену Розу и двух дочерей. Остальные пять ребятишек, в том числе и мой отец, родились уже в нашем родном селе Камянском. Примечательно, что солидную часть долларов, которые он там нажил, он отдал на обустройство храма.

Отец, особенно на пенсии, тоже постоянно участвовал во всех событиях общины, чем мог помогал храму. С детства, сколько себя помню, я рисовал рождественские сюжеты. В нашем селе это был главный праздник и отмечался он с размахом: — сначала дети колядуют, потом идут взрослые ряженые, волхвы с Вифлеемской звездой... Все село в эту ночь становится одной большой сценой красочного спектакля. Боталы гремят, песни звучат, собаки лают! Так хорошо...

Вы и теперь нет-нет, да обратитесь к любимой с детства теме.

Каждое Рождество я что-нибудь непременно делаю, светящуюся ли звезду для одного из храмов, картину ли пишу.

В детстве, наверное, на промокашках на уроках рисовали?

Такого не помню. Стенгазеты, да, всякие рисовал. Странно, но я почему-то больше помню наши хулиганства.

Вот как?

Однажды нам стало известно, что девочка с нашего класса целовалась с киномехаником. Я нарисовал нечто вроде хоругвей, Беня Глендер сыграл на баяне свадебную мелодию, а кто-то из ребят прошли под музыку с этими моими плакатами. Неудачно пошутили. Отец узнал об этом на родительском собрании и огрел меня дома жердью по спине. Вполне заслуженно. История эта не имела никакого продолжения, девочка на нас особо не обиделась, все быстро забылось.

Родители поощряли ваше увлечение рисованием?

Мама хорошо относилась к моему творчеству. Она сама прекрасно вышивала, чувствовала красоту и гармонию. Отец долго не воспринимал всерьез, но поступать в художественное училище не запретил. И я уехал учиться за 70 километров от дома в Ужгород.

Не знаю, какая звезда мне тогда светила — конкурс был 11 человек на место, а у меня даже художественной школы не было за плечами.

Неужели творческие направления пользовались такой популярностью?

Получается, что так. В Закарпатье тех лет были очень развиты народные ремесла, скульптура, пластика. Много красоты было в праздниках и обрядах. В Ужгороде работал замечательный этнографический музей с жилыми домами, традиционным бытом, костюмами. Можно было побывать в такой настоящей избе, выпить настоящего самогону в настоящей корчме.

Вдохновение дает и сам тысячелетний город — своими средневековыми замками и соборами, самой длинной в Европе липовой аллеей. Для нас, студентов, большим благом стало то, что из-за близости границ здесь продавались удивительные книги по искусству, изданные на разных языках. Благодаря им мы могли знакомиться с творчеством Ван Гога, монументалистами Сикейросом, Диего Риверой... Даже в Москве в те годы найти подобные вещи было сложно. Приличная насмотренность позволяла нам придумывать такие эскизы проектов, что педагоги в ужас приходили от нашей смелости.

Как попали в Тюмень?

Впервые здесь побывал в 1967 году в составе студенческого строительного отряда. Работал в штабе стройотряда при Тюменском Обкоме комсомола, где в то время первым секретарем был молодой красавец Геннадий Шмаль. Я делал рисунки и писал заметки в газету «Каникула», дежурил по номеру. За эти два с половиной летних месяца успел не только поработать, но и жениться. Соответственно, через год, когда закончил Ужгородское художественное училище, приехал в Тюмень уже насовсем.

Приехал, в общем-то, окрыленный, ведь предыдущим летом познакомился с замечательными монументалистами — Виктором Петровичем Овчаровым и Александром Ивановичем Мурычевым. Они тогда оформляли стену филармонии, а я подошел, мы разговорились, и они (как монументалисты монументалисту!) сказали, мол, приезжай, парень, работы много.

И вот через год стою в художественном фонде. Члены правления худсовета мои работы посмотрели и... отказали, заявив что я молодой «формалюга». Овчарова на тот момент в городе не было. На этом могло все и закончиться, но совершенно случайно на каких-то посиделках мне встретился человек «от власти». Спросил куда я устроился, удивился отказу — «мы из других республик и областей приглашаем, а тут сам приехал!», и позвонил в худфонд. Вот так, «по звонку», началась моя профессиональная судьба в Сибири.

Какую работу считаете первой серьезной?

В 1970 году исполнялось 100 лет со дня рождения Ленина. Все прогрессивное человечество готовилось отмечать эту дату. Мне тоже не хотелось оставаться в стороне. А я как раз прочитал книгу о Василии Блюхере «От солдата до маршала», и это вдохновило меня сделать настоящую фреску.

Эскиз мне утвердили, подготовил щиты, загрунтовал. Фреска пишется водными красками только по сырой штукатурке, надо работать быстро. А размахнулся я изрядно — 3,5 на 3,5 метров. Дима Бобонич, мой сокурсник, начал мне помогать. Словом, работа была закончена в срок, выставком ее принял и разместил в картинной галерее.

Первая, но глобальная работа.

В газетах начались обсуждения фрески — первая она в Тюмени или нет, достоинства и недостатки. Для меня было важно, что приняли ее неравнодушно, и что первое участие в таком областном мероприятии прошло достаточно значимо.

Дальше все пошло по нарастающей?

Знаете, нет. Я как-то растерялся и потерялся в первые года три. Нелепо смотрелся, видать потому, что пытался подделаться под всех.

«Он молчал невпопад и не в такт подпевал, он всегда говорил про другое...»

Вот именно. Был даже порыв уйти из профессии. И ушел бы, кабы не еще одна встреча. Дело в том, что мой младший брат тогда учился в ТВВИКУ. У них преподавал Юрий Михайлович Федоров, который заведовал кафедрой общественных наук. И как-то раз мой брат к слову упомянул обо мне,что я — художник. Мы познакомились. Встречались по выходным в моей мастерской, философствовали об искусстве, литературе, истории. Даже написали страниц 400 «Диалогов о творчестве», которую мы называли памятником наших взаимоотношений. Пусть эта книга так и осталась в рукописи (сам Юра написал, кстати сказать, четыре книги! Умнейший и образованейший был человек), главное, я понял, что есть люди, которые думают как я, и эти размышления вовсе не пустое дело, и перестал переживать, что «какой-то не такой».

Отец все же признал вас художником?

Пока я рос, отец почему-то всегда говорил, что мой сын будет министром. У меня в школе даже кличка была — «министр».

Как-то раз я приехал в отпуск (ездил в Камянское все годы, пока живы были родители), отец рассказывает, что в церкви все в порядке, вот забор покрасил, ремонт сделали внутри храма. Но не хватает изображений Спасителя и Божьей матери. Не напишу ли я, раз тут оказался. Вот ничего себе, думаю. Пошли вечерком с ним в ресторан. А у нас село красивое, чистое, везде, как в Европе кафе, ресторанчики. Поздоровались с одними знакомыми, с другими, посидели, выпили. Ну, говорю, ведите в церковь.

Три недели я пахал как папа Карло (дело было нешуточное — две росписи по 3.5 метра в высоту!), вставал рано и работал, работал. И отец увидел сколько времени и сил у меня уходило. Он приносил мне кофе и бутерброды. Он! Который никогда никому сам не прислуживал.

Закончил писать. Позвали дьякона, служащих нашего прихода, членов общины. Они смотрят на мою работу и... крестятся! Приняли.

Дома отец спросил сколько же стоят мои труды. Я назвал примерную сумму. Он крякнул, и сказал, что даст половину. Притащил кучу купонов, которые тогда были вместо денег, и стал считать. Большую кучу насчитал, его самого за ней уже не видно было.

Деньги те мы передали самому приходу. Брать их я и не собирался, но мне было необходимо, чтобы отец понял цену моего труда.

У вас много картин, посвященных Тюмени. На этюды ходите?

И не один. С 1980 года преподаю в училище искусств. Еще юных Ольгу Трофимову и Олега Федорова (сына моего доброго друга Юрия!) водил на пленэр на старые улицы города: Орловскую, Тургенева, в Зареку. «Нестатусные» наши домишки быстро исчезают, надо успеть их написать.

За серию работ «Город, куда туристов не водят» Российская Академия художеств отметила меня дипломом за подписью Церетелли.

Ощущаете себя сибиряком, Михаил Михайлович?

У меня двойное художественное гражданство. (улыбается)

У вас настолько разная живопись, что иногда кажется, что другой человек писал.

Художник и должен быть разным. Например, моя классика началась с Севера, так считаю. В 1974 году от управления культуры мы — Петр Рудин, Виктор Овчаров, Дмитрий Бобонич и я, — отправились в творческую экспедицию на тюменский Север: на Самотлор. Мы увидели за две недели буровые, домики-балки, естественные, без модного тюнинга, берега, обские дали — это было потрясающе.. То метель, то пурга, то полный штиль. Люди нас прекрасно принимали, уважительно — художники приехали! Пообщались с Героем Соцтруда Анатолием Дмитриевичем Шакшиным. Привезли множество этюдов. Одна из моих работ — «На промысле», — вошла в дальнейшем в двухтомный альбом «Образ Родины. Живопись мастеров Российской Федерации 1960-1980». Сейчас ее вариант находится в лейпцигской пинакотеке.

Персональная выставка на Родосе стала для всех полнейшей неожиданностью. Как так получилось?

Приехал в Грецию на отдых, в результате рисовал дни напролет — там столько красоты! На основе эскизов получилось 23 картины. А через год, по приглашению греков, предвосхищая 2016, объявленный перекрестным Годом России в Греции и Греции в России, открылась выставка на Родосе.

Тюменский зритель отличается от какого-то иного зрителя?

Настоящие зрители везде одинаковы — волнуются, ищут нечто, созвучное им самим. Господь, как я думаю, определил творцов и тех, кто на таком же уровне воспринимает искусство. Есть и другие, кто на первоначальном этапе присоединяется к творцам и их ценителям хотя бы тем, что приходит на выставки повидать знакомых, а потом втягивается в процесс познания искусства. Важно, что даже если у меня всего двадцать зрителей, я не должен обмануть их ожидания.

Текст: Людмила Караваева. Фото: из архива М.М.Гардубея.