Арбатская Елена: «Лучшее, что можно делать – это делать независимое СМИ»

Почему вы когда-то выбрали журналистику?

— Импульсивное мне вообще иногда свойственно: покупки, спонтанные путешествия... То есть, я об этом думала безусловно, меня всегда хвалили за сочинения, но я хотела поступать на немецкий язык (факультет романо-германской филологии ТюмГУ — прим. авт.). Так случилось, что появилась возможность работать в газете «Тюменский комсомолец». Папенька (тюменский журналист Отто Кох — прим. авт.) тогда был активным внештатным автором и видел эту мою «вторую линию». Это была перестройка, время, когда в газетные киоски очереди стояли. Идея пойти на журфак, причем не в Тюмени, где тогда была только маленькая специальность, а именно в УрГУ, была вдохновляющей, при этом еще и влиться в интересный коллектив «Тюменского комсомольца». На моей памяти там только подписной тираж был 110 тысяч экземпляров, газетой все интересовались. Папенька сказал: «Пойдешь на филфак — подружки будут дурочки, а так будешь среди взрослых людей, среди лучших людей этого города, быстро вырастешь, поумнеешь».

А первоначальное желание учить немецкий связано с историей семьи?

— Безусловно. Немецкий не был тогда так популярен, как английский. А у меня был все-таки помощник, не то чтобы я очень усердно учила язык, но то, что рядом был человек, который мог помочь, мне облегчало задачу. И вообще к иностранным языкам у меня есть некоторая такая нежность, хотя особых способностей нет.

Английский пришлось как-то подтягивать уже в зрелом возрасте?

— С первым преподавателем меня столкнуло где-то лет в 40, до этого, когда я начала работать в вузе, у меня была задача просто читать профессиональную литературу. Сначала научилась читать, переводить, но потом мне все-таки захотелось участвовать в конференциях по журналистике, и я решила начать говорить, хотя и считала, что это невозможно в таком возрасте. Причем в первой конференции я участвовала почти самостоятельно, но это был челлендж. Она была достаточно простенькая, в Болгарии, там было много русских, но я решила, что должна выступить на английском, и, в общем, худо-бедно, но я это сделала.

Отец был вашим наставником в профессии?

— Да, безусловно. Хотя я не отдавала себе отчета в этом. Мне все время казалось, что я с ним спорю. У нас была традиция: вечером Отто Оттович лается с Леной за журналистику, за что-то еще. Я вообще очень на него похожа в мелочах. И вот этот длинный спор про тонкости, которые на самом деле не имели значения, — ретроспективно понимаешь, что во мне нет почти ничего, чего не было бы в нем. Но когда люди говорят на одном языке, эти детали начинают казаться очень важными. А с кем еще поспорить? Кто еще поймет эту разницу?

Тем не менее, он всегда хотел, чтобы я почитала, что он написал, а у меня не всегда был порыв ему показать. И жаль, конечно, потому что я по-настоящему восхитилась тем, как он может писать, когда прочитала его последний материал. Он много где публиковался — это были воспоминания про его детство. Хотя истории эти все мне известны, но то, что он смог их описать, когда болезнь мешала вообще собрать мысли... И это было написано правда классно, а моя иллюзия, что я его в какой-то момент превзошла, конечно, рассеялась как дым.

Какой журналистский опыт был для вас самым важным?

— С одной стороны, это был «Тюменский курьер». «Тюменский комсомолец» все-таки не был профессиональной жизнью, скорее наблюдением за тем, как живут другие журналисты. Я в общем-то в истории этой газеты следа не оставила. А в «Курьере» началась настоящая работа, очень интенсивная. Вокруг была трудная жизнь, а «Курьер» был и остается очень социальной газетой, наверно, самой социальной. И я начала общаться с людьми, которым было реально плохо, то есть взрослела стремительно именно тогда.

И действительно иногда могла помочь, и газета могла защитить от произвола. Это была уникальная ситуация, в том смысле, что у газеты еще было влияние. С одной стороны, это было наследием советского уважения к прессе: если уж журналист пришел, значит за ним какая-то сила. Хотя это не всегда было так на самом деле, и скорее это была сила административного ресурса.

С другой стороны, была все-таки свобода, которую сейчас трудно представить. Мало давления со стороны редактора, давления извне, а если оно и было, то Рафаэль Соломонович (Гольдберг — прим. авт.) очень хитро нас экранировал, всегда мог своего сотрудника отбить, давал возможность высказаться.

А вторая история — это все-таки «Московский комсомолец», потому что там было еще больше свободы. Это была независимая газета издателя Александра Кукушкина. Он практически никогда не вмешивался, это была его амбиция иметь независимую газету. Тем более там я стала редактором и поняла вот этот «вкус крови», когда ты делаешь действительно независимое СМИ. И до сих пор я считаю, лучшее, что можно делать — это делать независимое СМИ.

Как произошел переход из печати в новые медиа, в интернет?

— Уже во время работы в ТюмГУ я не хотела терять связь с отраслью, и мы запустили небольшой журнал об учебе и карьере, он назывался «Тьютор». Стартовали с нуля, просто достали деньги из кармана, нашли каких-то первых рекламодателей. У нас не было денег на серьезную разработку сайта, я решила это сделать сама, и это оказалось легко. На тот момент это было почти тайным знанием, что сайт сделать легко, что есть «движки» готовые. Получилось достаточно любительски, но тем не менее мне пришлось вникнуть в тему.

Параллельно мой научный интерес стал смещаться. Почему собственно и журнал появился: я начала преподавать «Концепции современных СМИ», и интересуясь тем, как вообще появляются новые СМИ, как пишется концепция, я написала концепцию и поняла, что журнал надо запустить.

Вы уже давно вышли за рамки города: сначала были колонки в Cosmopolitan, потом книга про Собянина, которая выстрелила в столице. Никогда не хотелось уехать из Тюмени?

— Хотелось, на самом деле. Но, во-первых, у меня есть муж, который очень привязан к этим местам, а я привязана к нему. А во-вторых, это банальная очень вещь, но твое физическое присутствие где-то в современном мире уже мало что значит. Мои коллеги по Школе перспективных исследований ТюмГУ, которые приехали сюда из других стран и городов, я думаю, у них тот же аргумент. Он могут оставаться в академическом поле ровно на том месте, где были, могут публиковаться в тех же журналах, а может и в лучших. И все равно будут на связи со своими коллегами, будут иметь возможность высказаться академически или даже социально, и их будет также хорошо слышно, как если бы они оставались в своих городах. Я думаю, что для них это не было преградой. Почему для меня должно быть преградой, что я здесь остаюсь?